КУРСАНТЫ. ЛЕЙТЕНАНТЫ.
Дата: 13/11/2010
Тема: Статьи ИВАТУшников


С годами из памяти стирается многое, в основном то, что не тронуло глубоко твоей души, и яркими, броскими картинами стоят перед уставшими глазами важные для тебя события, ты отчётливо видишь лица, слышишь голоса, звуки. Ты снова участник и свидетель тех событий давнего, и не очень давнего, времени. Иногда не хотелось бы вспоминать что-то, а оно стоит тяжким укором и не покидает тебя ни на минуту.

Жаркое-жаркое лето военной поры. Дорожная мягкая пыль жжёт подошвы босых ног. Солнце выбелило мою головёнку так, что из тёмной, зимней, она превратилась в цвета соломы. Лицо, руки, ноги ; тёмно-коричневые, как шоколад, вкуса которого я тогда ещё не знал, и потом, долго ещё, я не знал вкуса этого загадочного шоколада.

Улица место моего постоянного пребывания. От восхода солнца до глубокой темноты я там. Улица, не конкретно та единственная наша улица, которая тянулась вдоль тракта, а вообще пространство на земле, под небом. Необъятное пространство. В одном направлении этого пространства чернел могучий лес, в другом, так же бесконечно, раскинулась рыжая холмистая степь. По этой степи, иногда заныривая в закраины наступающего леса, уползала на юг и север дорога. На юг ; это к Иркутску, самому большому городу Восточной Сибири, Прибайкалья. А на север ; к судоходной реке Лене и её порту Качугу, несравнимо с Иркутском маленькому, истинно провинциальному сибирскому городишке. Моё село с единственной улицей оказалось как раз посредине двух этих пунктов и называлось оно Покровка.

Этой дорогой уходили на войну мужики, этой дорогой они возвращались домой, кто цел и невредим, а кто израненный, покалеченный. По этой дороге, переполненные счастьем, гуляли те, кому повезло выжить в войне, кто дождался встречи. Серьёзные, исполненные достоинства, лица пожилых людей, светящиеся у подрастающей молоди, задорные, со следами выпирающей гордости за своего отца или брата, ; виновника торжества, ; у пацанвы. А если у пацана ещё какая-то необыкновенная подарочная вещица в виде блестящего складешка или губной гармошки, то тут уже лица самые разнообразные ; гордые, завистливые, заискивающие. Прогуливались большой толпой наши родственники: вернулся мой двоюродный дядя ; Кузьма Климович, капитан, комбат. Он был красив! Стройный, ладный, волнистые чёрные волосы, грудь в орденах. Он приехал не один, а с женой. Одесситкой. Само по себе не такое уж это событие ; привезти жену, привозили и до него. Привозили с Украины и Молдавии, и из других мест привозили. Дело в другом. У моего дяди половина крови была чужой, его жены. Она была медсестрой и отдала свою кровь израненному молодому красавцу-комбату. Видать, от большой любви у них нарождались дети только парами. Проблема была в том, что здоровьем детишки не отличались, наверное, была потеряна сопротивляемость организма из-за смешения родительской крови. Но бабушка Федосья, игнорируя лекарства, и медицину в целом, взялась за дело по-своему. Лёгкая банька с веничком, простая крестьянская еда, – и дети пошли на поправку. Жена уволокла, так говорила бабушка, Кузьму и четверых уже детей к себе в Одессу, и больше я их в Сибири не видел. По прошествии времени, я как-то спросил у отца, не слыхал ли он что-нибудь о наших одесситах. Как же не слыхал, слыхал. Кузьма страдает от старых ран, а его сыновья-сорванцы всю Одессу в руках держат.

С громом и треском, на трофейном мотоцикле, вдоль улицы катался старшина, у которого, как ни у кого, даже у моего дяди комбата, не было столько наград. Поздний Брежнев мог разве только потягаться с ним. В таком красивом виде он пребывал не более трёх дней, а потом все узнали, что он всего лишь рядовой, и из всех наград, которые были у него, ему принадлежит одна-единственная медаль – «За победу над Германией».

…Этой дорогой и я пытался когда-то убежать на фронт, но меня, по-солдатски перепоясанного ремнём, перехватили на мосту, перешагнувшем через безымянную речушку на окраине нашего села. Мне тогда было лет пять или шесть, и я был полон решимости бить фрицев. Я подрастал, и всё чаще и чаще поглядывал на эту дорогу, смутно понимая, что и меня когда-то уведёт она в неведомые и невиданные края. Я готовил себя к этому.

Первая попытка вырваться на простор, не считая той детской, оказалась тоже неудачной. Закончив семь классов, я уехал на попутке в Иркутск поступать в железнодорожный техникум, который назывался сокращённо ШВТ (школа военных техников). Поступал я не потому, что очень уж хотелось мне прославить себя в железнодорожном деле, скажу больше, мне оно было абсолютно безразличным, и паровоз-то я видел только в кино да на картинках. А всё дело в том, что учащиеся этого заведения находились на полном государственном обеспечении, и это в то время было крайне важным для многих мальчишек и их родителей. Что ещё можно пожелать своему вечно голодному полураздетому ребёнку кроме сытой и тёплой жизни! Конкурс был дикий! Прошли туда в основном те, у кого за спиной были крепкие силы влиятельных особ.

Мне было стыдно возвращаться в дом, в котором кроме меня у отца на шее сидело ещё четверо, и отец рад был избавиться от одного хотя бы рта…И вот такое получилось. Это было моё первое серьёзное поражение, и я к этому не был готов. Оговорюсь сразу, что я был и остаюсь, может быть, больше чем надо, тщеславным, оттого и упрямым, человеком. Стремление во что бы то ни стало добиться поставленной цели, всегда было для меня главным. Честными, разумеется, путями. А тут такой срыв!

Я шёл по улицам чужого неприветливого города, изучая вывески, и мир казался мне злым и несправедливым. Финансово-экономический техникум. Первый техникум, встретившийся на моём пути. Экзамены сданы успешно. Принят. Только радости от этого никакой. Смотрю на окружение, и мне становится не по себе. Одни девчонки! Да инвалиды ещё. И я пошёл искать чего-то дальше. Техникум физкультуры. Это не совсем то, чем я болел, однако и не человек в нарукавниках. Берут и здесь.

Домой возвращаюсь хоть и не на белом коне, а всё же и не на козе. И отец вроде бы смирился с участью вечного кормильца, и мама просит меня быть в этом хулиганском городе поосмотрительней, не дружить с плохими парнями, и друзья завидуют, а мне уже не хочется туда. Первый человек, кому я об этом сказал, была мама. - Я поговорю с отцом, сказала она, выслушав внимательно мои сбивчивые речи. Он не будет рад этому.

Последние слова прозвучали как упрёк, как назидание, быть более серьёзным в важных делах. Ночью я слышал голос мамы, тихий, ровный. Отец говорил громко. Потом долго курил, кашляя. ; Что ещё ему надо? ; говорил он уже более спокойным голосом. ; Сиди себе в тепле, да стучи косточками (на счётах). Это же не как я, на морозе да в пекле. И получает наш булгактер не как я. Мешок картошки отвёз бы, чего ещё ему?

- Он хочет после школы поступать в военное училище, говорит мама.
- До этого ещё дожить надо. Это ещё три года.
- Тебе будет помогать. Летом на тракторе будет работать, там хорошо платят, убеждает мама.
- Что мне помогать, пусть о себе думает.
- Да мал он ещё.
- Мал… Я в его годы… Сто рублей прокатал…

По голосу отца понимаю, что мы с мамой выиграли битву. А что касается этих ста рублей, так это было совсем немного. На эти деньги я мог себе позволить один раз в день съесть свой обед, он же завтрак и ужин, и состоял из куска хлеба и одной дешёвой селёдки. Запивал водой из колонки на улице. На эти же деньги я не утерпел и сходил в цирк, и там же съел парочку порций мороженого, решение моё на этот счёт было однозначным: ничего, без селёдки перебьюсь! Вот и все деньги. Домой добирался уже как мог.

А бредил я другим. Я хотел быть лётчиком. И не просто лётчиком, а истребителем. Можно, как и Водопьянов или Молодчий, но всё же лучше истребителем. Чкалов, Кожедуб, Покрышкин, Талалихин, Сафонов -- вот это настоящие лётчики! И я буду таким! Жаль только, война закончилась, и негде теперь проявить свой героизм!

В классе восьмом или девятом вызвали в военкомат, поинтересовались моими планами на будущее, узнав их, решили проверить, могу ли я быть лётчиком, хотя бы в смысле здоровья. Медицинскую комиссию я прошёл без сучка и задоринки, и был взят на учёт как претендент на место лётчика-героя.

Я не почивал на лаврах, я готовился к поступлению, проявляя чудеса упорства и терпения. Во дворе у меня появились гири, штанги (шестерни и прочие железяки на трубе), перекладина (труба на столбах ворот), большое резиновое колесо. Может, не каждому понятно, для чего мне понадобилось это колесо? Очень простой ответ: для тренировки вестибулярного аппарата. Лётчику такие тренировки крайне необходимы. Тренировки простые, но требуют ассистента-помощника, недостатка в которых у меня не было. Какому пацану не захочется покатать колесо с человеком внутри, голова которого между колен, оббитые локти наружу. Да и самому промчаться в этом колесе разве откажешь! Земля-небо, земля-небо! Сплошная полоса! И долго ещё мир бешено крутится в твоих глазах!

Тренировки не прошли даром: к концу школы у меня было несколько спортивных разрядов, и мышцы мои были хоть тощеваты, но крепки, выносливы. Тело закалял зарядкой и растиранием снегом. Начало было неудачным, ; схватил воспаление лёгких. Потом всё нормализовалось, и пробежаться босиком по хрустящему снежку было пустячным делом. Я жду вызова из лётного училища, он должен пройти через военкоматы. Я знаю это училище, оно ждёт меня.

Однажды, когда я пришёл в ДК на фильм (почти единственное окно в большой мир), меня там увидел капитан-военком, отвёл в сторонку.
- Нам с тобой, брат, не повезло, сказал он, глядя мне в глаза. ; Место, которое держали для тебя, у нас, к сожалению, забрал областной военкомат. Если хочешь, подберём какое-нибудь другое? Алма-атинское пограничное, Ташкентское общевойсковое, есть училище тыла? Подумай. Приходи завтра с утра, решим на месте.

Утром я отказался от всех предложенных мне училищ, забрал документы и умчался в Иркутск, поступать в гражданское лётное училище. Тоже не плохо. Буду полярным лётчиком. Как Водопьянов, Леваневский…К моему огорчению на дверях приёмной комиссии висел листок бумаги, на котором были написаны чернилами роковые для меня слова: «Приём курсантов в училище закончен», и дата вчерашнего дня. Один день, всего лишь один день, отрезал мне путь в небо! «Ничего страшного, ; успокаивал я себя, трясясь в кузове грузовика, везущего меня к дому. ; Не все лётчики стали сразу лётчиками. Кто-то пришёл из механиков, кто-то даже из кавалерии, кто-то совершенно случайно забрёл с улицы. Закончу авиационное, пусть будет техническое, училище, и потом, при первом же случае, перейду в лётчики. Механиками были и Чкалов, и Покрышкин, и много ещё мне неизвестных лётчиков». И я дал согласие на Иркутское военное авиационно-техническое училище ВВС.

В первой половине дня я ушёл из дома, чтобы никогда больше в него не возвратиться. В руках у меня сумка, в сумке несколько учебников, да что-то из одежды, на плечах выцветшая ситцевая рубашонка, на ногах видавшие виды ботинки. Меня провожала ватага мальчишек, кому я щедро раздал свои спортивные «снаряды» и прочие ненужные уже мне безделушки. Навстречу шла мама. Она спросила меня, куда это я с сумкой? Чуть помедлив с ответом, я сказал, что уезжаю. У мамы сразу же повлажнели глаза, и чтобы не видеть слёз, успокоил её. - Я пошутил, мама, сказал я, прощаясь мысленно с ней.
Я ехал в кабине какого-то запоздалого бензовоза, глядел на степь, вспученную рыжими буграми, и знал, что в эти места никогда больше не вернусь. Душу царапали когти, и я крепился, чтобы не заплакать, не разрыдаться …

Покидал этот край навсегда, потому что мне в нём было уже тесно. Кино и книги, особенно книги, заставляли меня смотреть на мир широко открытыми глазами. Я не переставал удивляться успехам в крепнущей после войны стране. Где-то люди прокладывают дороги, создают моря, штурмуют небо и океаны, снимают фильмы, пишут интересные книги о героях, прошедших войну и теперь строящих новую счастливую жизнь. Разве усидишь тут! Надо быть рядом с ними! А иначе, зачем жить?

Поступил без труда. Даже то, что вес не дотягивал до роста, не помешало мне пройти медицинскую комиссию без замечаний. «Здоров, норма, отлично, соответствует» ; такие заключения писали врачи в моей медицинской книжке. А вес не добирали большинство, и врачи знали, что через три-четыре месяца этот недостаток изживёт сам себя. Так оно и получилось: почти все взяли своё недостающее, один наш курсант прибавил 16 кг за неполный год, я тоже наел 4 кг.

В связи с этим вспоминается такой случай… Но перед этим скажу, что, переодевшись в форму, мы превратились в бегающих, снующих, вечно опаздывающих к построению, коих было бесчисленное множество, неумелых зелёненьких человечков в огромных сапогах. Как бы мы не старались что-то сделать хорошо, всё было не так, всё не нравилось нашим командирам. То щётка не там, то в тумбочке книги не пирамидкой, то одеяло морщит.…И вот, как-то заготовщики пищи на всю роту получили бачки с кашей, мясом, получили масло, сахар, всё расставили по столам. Стол на двенадцать человек. На отделение. Прибежала взмыленная, опаздывающая на занятия рота, побрякалась на лавки, застучала ложками-поварежками. Смотрят наши заготовщики и глазам своим не верят: один стол не занят едоками. Значит, просчитались на выдаче и пищи выдали больше аж на целых двенадцать человек! Вот повезло, так повезло! Скажи, никто в это не поверит! Наши бравые заготовщики в считанные минуты съедают вдвоём то, что положено по норме для двенадцати. Бачок каши с мясом, двести сорок граммов масла, около тридцати кубиков сахара, и ещё там чего… Каково было их удивление, когда к опустошённому столу прибежало опоздавшее отделение, задержавшееся в казарме по причине «неудовлетворительного равнения коек». А приказ начальника училища был строг и неукоснительно всеми выполнялся. В том числе и поварами. Никаких добавок! Пусть привыкают к норме!

Картинка. Рота в строю. Перед ротой два заготовщика. Один громадного роста, другой ему под мышку, но оба с тугими округлыми животами. Они виновато смотрят на носки своих сапог, стараются их увидеть. Им страшно посмотреть товарищам в сверкающие голодным, почти волчьим, блеском глаза. Командир взвода, поправив тугой воротник под галстуком, обращается ко всей роте:

; Товарищи курсанты! Кто ещё не знает, что бачок каши на двенадцать человек?

Этот вопрос-назидание прижился в нашей роте надолго, может быть, даже до окончания училища. По поводу и без повода слышалось то тут, то там: «Кто не знает, что бачок каши…» Как наши заготовщики пережили это и не застрелились, одному богу известно. Наверное, только потому, что оружия нам ещё не дали.

Жили мы в палаточном городке недалеко от гражданского аэродрома, привыкали к рёву моторов. Временами казалось, что на нас падает самолёт. Привыкли быстро, и спали, как убитые, не слыша никаких звуков, не ощущая перепонками и кожей вибраций воздуха. Всё бы ничего, да тесновато было в палатке. Особенно во время команды «Подъём!» Все соскакивали, как ошпаренные. Прыгали в штаны, совали ноги в сапоги, и через две минуты должны все быть в строю. Чтобы не огорчить командира и сделать всё, как он хочет, мы стараемся из всех сил. Но сил тут одних только недостаточно. Бывают непредвиденные обстоятельства, через которые не перепрыгнешь, будь ты хоть и семи пядей во лбу. Попробуй, к примеру, натянуть на ногу сорок седьмого размера сапог тридцать девятого. Это только в сказке про Золушку возможно!

; Курсант Бойко, за опоздание в строй ; наряд вне очередь! ; Сообщает новость командир взвода великану Бойко, который отличился ещё заготовщиком.

; Да вот, сапог не мой! ; Суёт Бойко сапог в лицо командиру, надеясь вызвать у того сочувствие и понимание.

; Два наряда вне очередь! ; слышит в ответ.
А в это время его закадычный друг Агеев никак не может выровнять в строю сапог сорок седьмого размера с тридцать девятым.
Изучаем «Настольную книгу офицера» ; Уставы Советской Армии. Мы стоим на самом солнцепёке, солнце катается по нашим стриженым головам, частично прикрытым пирожками-пилотками, а рядом, в трёх шагах, тень от леса. Пот стекает по шее, спине, ещё ниже, сливается в сапоги. Хочется пить. Ещё мгновение, кажется тебе, и ты рухнешь замертво. Так и есть. Кто-то вывалился из строя. Командир, не сходя с места, кивком головы показывает на лежащего:
; Отнести в тень! Расстегнуть две верхние пуговицы!
Пример заразителен. Оседает ещё один воин, не перенесший малых тягот службы. Командир, посмотрев на небо, на солнце, презрительно на нас, горе-воинов, командует:
; Три шага назад, марш!
Эти три шага отделяли тень от солнца.
Пролетели жаркие денёчки, наступил октябрь, а вместе с ним пришли снег и холод. Мы всё так же ночуем в летних палатках, а на занятия ходим в учебные корпуса. В палатке не теплее, чем на улице. Спим попарно. Это позволяет иметь на себе не одно, а два одеяла, две шинели, две простыни и «обогреватель» в 36,6 градусов под боком. Голова обмотана полотенцем… Зарядка -- по пояс голыми. Бежим по лесу, на ветках которого шапки снега. Шутники из впереди бегущих сильно бьют по дереву ногой и продолжают свой бег, как ни в чем не бывало, а на голые бледно-синие тела замыкающих строй падает снежная лавина. Закутанные в тёплые платки и телогрейки бабы, бредущие через лес с бидончиками молока, останавливаются, горестно качают головами и приговаривают:

; Бедные деточки, как же над вами изгаляются эти изверги!
Умывание холодной водой по пояс, растирание жёстким, как наждак, полотенцем. Если б кто знал, как не хочется лезть под ледяную струю! Но надо. Надо хотя бы потому, чтобы не получить пресловутый наряд, каких у командиров запас немереный, и они раскидывают их налево и направо, как сеятели зерно на ниве. Командир в сторонке, но он всё видит, всё слышит. Слегка обмакнувшихся хитрецов, он указующим перстом посылает под тот кран, из которого сильнее всего хлещет обжигающая струя. Руки, как грабли, с негнущимися пальцами. Ими ничего нельзя сделать, даже крючки на шинели не застегнуть. Помогаем друг другу, как можем. По дороге к столовой согреваемся, а, позавтракав, боремся со сном на занятиях. Чтобы курсант не уснул, все за этим следят. Преподаватели, командиры отделений, помощник командира взвода, командир взвода, командир роты, иногда даже командир батальона. Не исключается из этого списка начальник училища со свитой. Они от случая к случаю заглядывают в глазок, и тут же наказывают нерадивых подчинённых и журят небдительных младших командиров. А спать так хочется! Набегавшись, напрыгавшись, намёрзшись, сомлев от жары и калорийной пищи, организм в твоём теле отказывается тебе повиноваться, он требует отдыха, требует крепкого здорового сна. И только после вечерней проверки, заслышав команду «Отбой!», голова на половине пути до подушки уже спит. Какой-то миг. До команды «Подъём!» И опять всё закрутилось, завертелось… Лагерная жизнь позади. Мы живём в казармах, освободившихся после выпускников. Потолки высоченные, стены метровые, сложены из красного кирпича, раствор кладки таков, что случайно прилепившуюся к кирпичу сбоку капельку не оторвать уже ничем. А этим казармам, дай бог, больше сотни лет. Царских времён они. Здесь было когда-то юнкерское училище. А теперь вот мы, дети рабочих и крестьян, челяди, одним словом, живём в этих казармах, учимся в этих классах, в которых жили и учились сынки вельмож. Возможно ли было такое в то, царское, время? Едва ли. Только разве, когда надо было защищать страну, богатства чьи-то. Тогда таким, из низших сословий, предоставлялась возможность проявить героизм и получить офицерский чин. Нет, не учили его при этом разным наукам, кроме как убивать себе подобных, не учили философии (опасно), танцам, целованию ручек (не до того, война ведь). Да и ни к чему это сиволапым простолюдинам, тем более, что всё равно посылать их на верную смерть. До танцев ли тут, до философских ли размышлений. Вручали погоны и: «Вперёд! За веру, царя и отечество!» Да, всё идёт по кругу, и нет никакой спирали в жизни человечества. Сплошной, жёсткий и жестокий, порочный круг. И человек сам по себе абсолютно неизменное существо. Каким он был в шекспировские времена, во времена Гомера и ещё дальше, когда шкуры носил и гонялся за мамонтом с каменным топором, таким он и остался по сей день. Внешне, конечно, он отличается. Опыт потомков и окружение подсказывают ему образ действий, но образ мысли, суть свою, человек изменить не может. Они всегда при нём, и в нужный для него момент проявятся в полной мере. И впредь будут коварные Яго, доверчивые Отелло, богатые будут жиреть, а бедные работать на них и, не жалея живота своего, биться на поле брани с такими же обманутыми всетерпцами, защищая чужие миллионы. Нужный лозунг для этого всегда изобретут, в изобретателях такого рода никогда не было недостатка.

Учиться было легко и интересно. Всё в новинку. Многие преподаватели прошли войну, имели боевые награды. Их рассказы о войне слушались с упоением. Подполковник кафедры тактики ВВС рассказывал, как он вместе с другими лётчиками Ил-2 штурмовал высоту, как немцы расстреливали их в упор. Вся высота была утыкана хвостами самолётов. Врач Левченко никогда не пытался разогнать дрему у курсантов, его это, казалось, меньше всего интересует: хочешь слушать ; слушай, не хочешь ; бог с тобой, не слушай. Но его монотонный голос всегда привлекал внимание.

; Дежурил я как-то по санчасти, ; бубнил он, ни на кого не глядя, рассказывал о вреде алкоголя и случайных связей, ; и в конце смены вызвали меня к одному пациенту, ему друг ухо в драке оторвал. Жена умоляла пришить обратно ухо, очень уж некрасиво оно висело на шкурке. Пришил я ухо крепкими нитками. Все обрадовались, подёргали, убедились в надёжности моей работы, принесли бутылку водки и налили мне полный стакан. Выпил я и тут же упал на пол, привезли они меня домой на санках, больше всех старались хозяин с пришитым ухом и его друг. Проспался я, и не стал алкоголиком. А вот мой сосед, начальник ГСМ, каждый день утром и вечером выпивал по стопке спирта и через год оказался в психушке. Зелёненькие бесенята одолели.

О венерических болезнях рассказывал так:
; Была у нас в полку красавица-пулемётчица. Гоняла на мотоцикле, как чёрт. За нею увивались кавалеры косяками. Приходит она как-то к хирургу и показывает прыщик на губе. Хирург посмотрел и говорит: «Надо губу отрезать. Положение безвыходное». Она в обморок. Вылечил я её, и губу ей оставил на всякий случай.

Любили мы слушать байки и разные истории из жизни училищного начальства. О самом начальнике училища больше всего рассказывали нам старшекурсники. То наш генерал, он же и начальник гарнизона, отчитывал начальника госпиталя за то, что сёстры колют его толстыми и тупыми иголками, для генерала не могут найти тонкую, видите ли. То учил госпитального повара оригинальному блюду. «Почистите картошку, высверлите середину, ; подражал генералу рассказчик, ; и туда натолкайте мяса. Потом в печь». Господи, как интересно было слушать об этих чудачествах генерала нам, кто знал картошку отварную, жареную и ещё в мундире, ; не до выкрутасов было нашим измотанным непосильным трудом матерям. А тут высверлить и напихать! Смешно было слушать, как генерал посадил на гауптвахту своего сына, приехавшего к нему в гости.

О коменданте училища с армянской фамилией анекдотов было больше, чем про всё армянское радио.

Старшекурсники учили нас пользоваться на экзаменах подручными средствами, именуемыми в курсантской среде просто шпаргалками. Да и в школе, и в университете, в академии они так же называются. Шпаргалка она везде шпаргалка. Были у нас такие мастера шпаргалочного дела, закачаешься! Отвечая преподавателю за столом, они умудрялись читать шпаргалки, а списывать, стоя у доски, было для них проще простого.

В увольнение с тройками нас не пускали. У меня троек не было, но с дисциплиной были промашки, а это в армии ещё хуже тройки. Тем не менее, в увольнении я был довольно часто. В нашем классном отделении было два курсанта, которые за три года не были ни разу в увольнении ; так трудно им давался гранит науки. В практических работах они не только не уступали отличникам, а часто и превосходили их, а вот теория им отказывалась покоряться. Это были люди практики. Были, естественно, и очень грамотные, смышленые курсанты. Не могу не назвать Пашу Бачурского, москвича. Выправки никакой, одна эрудиция.

; Паша, ты умный, объясни мне, почему этот толстый и большой, ; показываю я на снимок в газете, ; поёт тенором, а этот, с длинной худой шеей, поёт басом? Должно быть наоборот. И Паша со своей характерной усмешкой, возвышающей его и в то же время не унижающей меня, объясняет строение голосовых связок, порядок движения воздуха. Мне кажется, оказался он в училище совсем не потому, что жаждал стать офицером, и тем более, техником. И учился он военному делу, не отдаваясь ему целиком. У него было ещё что-то своё. Да, нужда загубила много талантов.

Было много хороших спортсменов. Мастеров, перворазрядников. К ним у нашего начальства было благоговейное отношение ; они на многочисленных спортивных состязаниях защищали честь училища! Физической подготовке уделялось первостепенное значение. Кроссы на семь, десять километров с полной выкладкой летом и зимой, лыжные соревнования на десять и тридцать километров. На тридцать километров отбирали наиболее подготовленных. Довелось и мне участвовать в этих гонках. Запомнилась одна, когда у меня оказалась не подогнанная лыжа, и она всё время норовила выскочить из лыжни. Два, три, ну, пять километров, бросать её на место, куда ещё ни шло, но тридцать! Я был вымотан до предела. Где-то в середине трассы я думал, что жизнь моя на этом и закончится, ; слава Богу, обошлось. А вот командиру нашего взвода, украинцу, с лыжами знакомому коротко, этот кросс стоил ампутации пальцев обеих ног. Были и радиолюбители. Они собрали проигрыватель, и после подъёма кто-нибудь быстренько включал его, и тогда мелодичное танго «Дождь идёт» ублажало наш слух.

Были шутники. Они изводили преподавателей своими «необыкновенными» познаниями во всех областях науки. На выходе в поле, определяя расстояние до объекта, убеждали престарелого (лет сорок пять) преподавателя топографии, что отдельно стоящее дерево имеет высоту сто двадцать метров.

; Где вы видали такое дерево?! ; почти топал ногами преподаватель, удивляясь «тупости» курсантов.
На вопрос: «Что имел ввиду Ленин, когда говорил, что не надо бояться человека с ружьём?», курсант Попов, наморщив лоб, отвечает:
- Владимир Ильич Ульянов-Ленин говорил так, потому что солдатом был крестьянин, переодетый в серую шинель…
- Хорошо, товарищ курсант, ; кивает согласно головой, довольный началом ответа преподаватель. - А какой может быть солдат из крестьянина, всем известно: он или затвор потеряет, или патроны на самогон и табак променяет, или в стволе шомпол забудет, ; неожиданно заключает Попов. У преподавателя глаза лезут на лоб, лицо перекошено, губы дёргаются.
- Тебе надоело быть в училище! ; выговаривает Попову наш командир роты. ; Ты не знаешь, чем могут обернуться подобные шуточки! Да, тяжёлая судьба у командиров и преподавателей! И изменить её невозможно. Всё бы ничего: уже привыкли к норме питания, спим в тепле, ежедневно, ежечасно испытываем заботу наших отцов-командиров, они на день три раза заставляют нас менять подворотнички, они учат нас прыгать перед обедом до изнеможения через «козла» и «коня», всё так же щедры на наряды, да вот тоска по дому заедает. Как хочется обнять маму и отца, приласкать эту мелюзгу, братишек и сестрёнок, зря я их всё же наказывал строго. Ничего же такого они не делали, чтобы их наказывать. Ну, подрисовывали в моих книгах знаменитостям кому круглые очки, кому усы и бороду, так это же совсем не плохо, развивали художественный вкус. Выдёргивали из грядки морковку и обратно всовывали туда, если какая им не нравилась? Сам виноват. Не объяснил раньше, что так делать нельзя. Чрезмерно драчливы и шумливы? Сам-то разве не таким был? А до отпуска ещё двести восемьдесят пять компотов!

Первой не выдержала разлуки со мной моя мама. Она приехала ко мне с тётей Надей. Меня вызвали на КПП, и мама долго целовала меня и плакала. А мне было стыдно перед дежурными курсантами, перед проходившими мимо офицерами. Дежурный офицер сказал, что мама с тётей Надей могут пройти в ленкомнату роты и там побыть со мной. И опять мне было стыдно перед своими товарищами за маму и тётю, что так бедно они одеты. Это пример того, как неверна, лжива пословица: «Бедность ; не порок». Бедность ; большой порок, и придумана эта пословица богатыми, чтобы успокоить миллионы бедных. Бедный ограничен во всём, кроме мыслей. А мысли в этом положении приходят разные, чаще страшные.

Старшина роты порадовал маму сообщением о моих успехах в учёбе и огорчил (во всяком случае, мама сделала такой вид, к этому она была, думаю, привычной ещё со школьных родительских собраний) сообщением о моей непоседливости, склонности к нарушению дисциплины. Для мамы было бы новостью противоположное услышать, и всё же она попросила меня быть послушным и разумным.

Сущим адом для нас было стоять на посту в сорокаградусный мороз, когда всё трещало и скрипело. Тулуп из овчины до пят защищал от холода нисколько не лучше, чем цыгана рыболовная сеть. Ноги в валенках начинали мёрзнуть с пальцев, и чтобы спасти их от обморожения приходилось вытягивать помаленьку в менее настывшее место. К концу смены мы стояли почти босиком на снегу, высунув ноги на край голенища. К этому ещё надо добавить боязнь прозевать вездесущих коварных диверсантов, которые спят и видят, как бы уничтожить охраняемый тобой важный объект ; склад с квашеной капустой и солёными огурцами. Кое-кто под разным предлогом старался избежать участи мёрзлого часового, но это было опасным занятием, ибо вызывало презрение коллектива. Боязнь оказаться неправильно понятым, заставила меня однажды, в самые суровые морозы, отказаться от санчасти, а у меня была температура под сорок, и я шёл на пост, практически, ничего не воспринимая, ничего не соображая.

В Иркутске было много институтов, техникумов, училищ, и наше командование, политотдел связывали дружбой курсантов и студентов. Наша рота «дружила» с мединститутом. Мы их приглашали на вечера и праздники и они нас. До свадеб дело не доходило, наверное, потому, что очень уж молоды мы были. И по выпуску никто почти не женился. А потом как сдурели! В первый же лейтенантский отпуск переженилось больше половины моих товарищей.

С выпивками было очень строго. По-моему, нужды выпить ни у кого и не было. Иногда выпивали те из нас, кто был постарше, кто уже поработал на заводе или стройке. Но таких было единицы. Был у нас один печальный случай, когда курсант с горя, что его оставила любимая девушка, выпил стакан водки, уснул где-то на лавочке и опоздал из увольнения. Его судил трибунал и отправил в тюрьму. Но, к счастью, через несколько месяцев вышел закон, не так строго судивший самовольщиков. Курсант вернулся в училище. Вообще, какой-то парадокс получается с этой выпивкой: курсанту и капли нельзя, а с получением офицерских погон вчерашний курсант имеет право свободно, не боясь наказаний, посещать рестораны, пить водку, играть в карты. Вот и первый отпуск. Как мы его ждали! Особенно тревожными были последние дни. Трещат по ночам пружины кроватей, не могут уснуть курсанты. Каждый думает, как его встретят родные, близкие, друзья, любимые. А тут ещё экзамены не все сданы. Самый страшный экзамен по физической подготовке. Тут никакая шпаргалка не поможет. Так оно и получилось. Троих сбросил в пропасть неудач уросливый деревянный «конь». Один из таких неудачников рассказывал потом: ; Сижу я в курилке, такая тоска! Вы все поразъехались, в казарме пусто. Закурил. Смотрю на эту сволочь, на «коня», и дико его ненавижу. Бросил окурок, разбежался и перепрыгнул. А что толку? Паровоз-то ушёл!

И вот настал тот день, когда я на попутной машине приехал домой. Я иду по улице с маленьким чемоданчиком в руках, в нём немудрящие подарки. Улица почему-то сузилась и укоротилась, и мост совсем не мост через реку, а дощатый мосточек через мутный ручеёк. На этом мосточке мы с Лизой, как фокусники, быстро менялись одеждой: кто бежал из нас в школу, тот надевал трофейный немецкий китель, а кто домой ; старенькую стёганную телогрейку. Всё хорошо было до той поры, пока мы учились в разные смены. Потом, почему-то не спросив нашего с Лизой согласия, нас свели в одну смену, и этим самым чуть не лишили сестру занятий в школе. Получилась такая история. Утром, быстро собрав книги, я выбрал момент и не замеченным выскочил за дверь с припрятанным под рубашкой фашистским кителем. Лиза наотрез отказалась идти в школу в телогрейке даже с таким условием, что разденет меня в школе и вдобавок надерёт еще уши. И тут выяснилось, что она почти взрослая девушка и ходить ей в отцовских кирзовых сапогах и немецком мундире вроде бы и недостойно. После школы я получил хорошую головомойку, она была, конечно, лишней, потому что я и без того понял, что совершил большую подлость. После этого случая Лизе купили кое-какие вещицы, и я остался полноправным хозяином трофейного мундира, ушитого в талии.

В этом ручейке я когда-то купался с пацанами до одури, до синевы в губах? Эту мутную воду таскал вёдрами для полива огорода десятками ведер! После этих ведер руки, как у обезьяны, до земли, и только к утру укорачивались до своих размеров, чтобы днём опять удлиниться до обезьяньих.

Натаскавшись воды, встретив корову и телёнка, незаметно присосавшегося к материнской сиське, накопав картошки, сидим с сестрёнкой (ей года два-три) у костра. На костре варится картошка. Остро отточенной палочкой пробую готовность картошки, в глаза мне заглядывает сестрёнка и тянет руки. Дую на картошку, перекидывая её с руки на руку, а потом пробую сам и подаю сестрёнке.

Приходят при полной уже темноте уставшие родители, гремят косами, граблями. Мама идёт доить корову, наполовину опустошенную телёнком, при свете керосиновой лампы ужинаем и идём спать. Я не долго слушаю сверчка за печкой, меня побеждает крепкий, плотный, как сама летняя ночь, сон…Так было совсем недавно.

Вхожу в избу. В ней никого нет, а дверь, как и при мне, не запирается на замок. Запирай, не запирай, всё равно воровать нечего. Удивляют размеры избы: потолок у самой головы, прихожая ; два шага вдоль, два шага поперёк. Слышу торопливые детские ноги, переступив порог, распахнув во всю ширь глазёнки, дети, сбившись в кучку, смотрят на менz. Растолкав их, вбегает мама. Она обнимает, целует меня и плачет, что-то приговаривая…

Дети сбегали и сказали отцу, что я уже дома. Пришёл. Закрывает неторопливо калитку, повернулся ко мне спиной. Во всю спину тёмная заплата. Штаны тоже в заплатах. Едва ли у него есть другие, во всяком случае, при мне их не было, как и у мамы выходного платья не было. Откуда этому быть, если я пересылал им на соль и керосин копейки из своей курсантской стипендии! Колхоз же регулярно награждал отца грамотами за ударный социалистический труд. Боль за страдания родителей сжигала моё сердце, я понимал, что их счастье в нас, в детях, и старался не огорчать их, насколько это возможно. Уже после училища, когда я был далеко от родных, мне пришли на ум слова:

«Всю жизнь в поту, крови, слезах,
Такими только помню вас…
Одни заботы у простых людей,
Забота прокормить детей,
Забота дать им счастье.
В жару забота и в ненастье.
Забота вечером и днём,
Забота с хлебом и огнём.
И всюду вечные несчастья…
Тяжёлый век на ваши плечи лёг,
И другой жизни час далёк
Для вас, простые мученики света
Какого можете дождаться вы ответа
От жизни щедрой не для вас?»

Я не считаю это поэзией, просто выплеснулось из глубин души то, что накопилось за двадцать лет моей жизни.

Отец неуклюже обнял меня. Небритые щёки колючи. Плечи и спина сутулы и костлявы. Ладони мозолисты и огромны, в тёмных пятнах смолы…Щёки впалые, у рта глубокие морщины. Старик в сорок четыре года…

Забежала молодая соседка не то за солью, не то за спичками, зыркнула по мне чёрными глазищами и убежала.

- Надо ей эти спички, ; не поверил ей отец, ; бабское любопытство.

Я спросил, куда уехали прежние наши соседи, Макаревичи.
; Нинка забрала мать в Иркутск, Васька опять сидит, ; ответила мама из кухни-закутка, где она уже гремела посудой.

; А что слышно о Володьке?

; Вроде бы погиб где-то на Севере. Но толком никто не знает.

Володька был моим старшим другом. Разница в возрасте у нас была лет пять, большая разница, если тебе восемь или даже десять лет. У меня не было старшего брата, который бы защищал меня, был бы моей опорой, и часто это делал Володька. Братика моего, Мишу, я знаю только по рассказам мамы. Он умер через две недели после моего рождения, на Покрова, как говорила мама, и было ему около четырёх лет. Скарлатина. Лекарь посмотрел на него, лежащего на телеге, и сказал маме, что поздно, что уже ничего сделать нельзя. На половине дороги домой он умер на руках у мамы. Мама часто вспоминала его и говорила, что был очень смышлёный мальчик. Осталась фотография, где он стоит босой, прижавшись к маминой ноге. Это в книгах да кино врачи делают чудеса, наяву же они часто равнодушны и бессильны. Да и диагноз под большим вопросом. Будь эта скарлатина на самом деле, то нас бы с сестрёнкой она едва ли выпустила из своих когтей, ведь и понятия тогда не было у наших родителей, как защищаться от этой напасти. Скорей всего мальчишку задушила элементарная ангина, от которой можно и нужно было спасти. Если же прав был сельский эскулап, в чём я очень сомневаюсь, то остаётся благодарить Бога за дарованную нам с Лизой жизнь. Когда я вырос, то мне рассказали, как тогда плакала моя бабушка Мартося и приговаривала: «Лучше бы этот умер». Я на неё не в обиде, а иногда кажется, что так было бы и лучше.

С Володькой всегда было интересно, и я следовал за ним, как на верёвочке. Он почему-то не ходил в школу, и всё равно отличался выгодно от других своих сверстников. Он был выдумщик, и хулиган.

Как-то я сидел рядом с ним и наблюдал за его работой, работа была не из простых,; он брил старую шубу. Делал всё, как надо: намыливал помазком шерсть и брил настоящей бритвой. ; Зачем ты это делаешь? ; спросил я его.
; Хромачи шить будем, ; ответил он вполне серьёзно.
Его старший брат, Васька, в то время, когда был не в тюрьме, что было редкостью, делал всё, чтобы были деньги. Не подумайте, что он вкалывал в колхозе или на производстве, зарабатывая тяжким трудом уважение и копейки, ; трудовой энтузиазм отсутствовал в нём изначально, генетически. Апофеоз коллективного социалистического труда во славу Родины, на благо народа не касался его ну, никаким боком. Он здорово рисовал. Русалки на пруду у него получались, как живые, и лебеди тоже. По бедности эти картины из наших земляков никто не покупал, и Васька сбывал их в Иркутске на барахолке зажиточным горожанам. Там же он продавал модникам отличной работы «хромачи». Вид их был сногсшибательный! Только сапог этих хватало на один выход, и то, если не было дождя. В дождь подмётки из картона сразу же переставали быть подмётками… Ваську за это били, но не смертным боем, как его отца, тоже Василия. Старшего Василия били за воровство буряты. Они проломили ему череп безменом. Выжил, а вмятина с доброе яйцо осталась на всю оставшуюся жизнь. Недолгую. Умер он от чахотки. Я помню его хорошо. Как-то он спросил меня, зачем я хожу в школу, и сказал, что напрасно это делаю, всё равно буду задрипанным колхозником, как и мой отец. Министром ты не будешь никогда, сказал он, и оказался прав в своём конечном заключении.

Так вот, сидим мы с Володькой, и в дом влетает цыганка. Глазами по углам, по столу, по полкам, и с ходу:

; Красивые! А дайте, вам погадаю? Скажу, что было, что будет, чем сердце успокоится. ; Что было ; знаю, что будет ; узнаю, ; сказал Володька. ; А тебе подскажу, где можешь хорошо подзаработать. Третий дом от нас, там живут Чибукины. Они сегодня быка закололи, у них болеет старший сын Федька, у дочери, Лидки, в городе спёрли чемодан, и сам Чибукин на ладан дышит. Цыганку, как волной смыло. Минуя все дворы и избы, она вбежала во двор Чибукиных. Мы с Володькой долго ждали её, сидя на завалинке. Наконец, согнувшись под тяжестью мешка, показалась она, оглянулась по сторонам и помчалась прочь. Самого младшего Чибукина, Кольку, мальчишку с огромными лошадиными зубами, мы заметили у калитки и позвали к себе, спросили, что у них делала цыганка?

; Всю правду сказала, ; взахлёб отвечал нам Колька, клацая зубами. ; Она вошла и сразу же сказала: «У вас бедой в доме пахнет. Я помогу вам». Бросила карты и сказала, что у нас кто-то на букву «Ф» тяжело больной, у женщины, сказала, украли вещи. Это у Лидки. А «Ф» ; это же наш Федька. Он же ранетый у нас. Потом они с мамкой жгли какие-то волосья, чтобы выгнать беду из избы. Вот.

; Что-нибудь ей дали за это? ; задал нелепый вопрос Володька, потому что и без ответа было известно, как щедро наградила гадалку Чибучиха.

- Мамка ей целую ногу отдала. Она сказала, что и завтра ещё придёт.

Был праздник, по-бурятски называли его кто Хурхарбан, кто Сурхарбан. На этом празднике были скачки на лошадях, спортивные состязания в беге, в прыжках в длину и высоту, естественно, национальная борьба, поднятие гирь…Конечно же, наше с Володькой место было там. По такому случаю, он оделся в костюм брата, ; Васька был в отъезде со своими картонными сапогами и русалками, ; залихватски сдвинул на затылок шляпу, тоже Васькину, в руки взял тросточку, понятно чью. И вот мы шествуем от группы к группе, от номера к номеру.

Бегуны на пять километров заканчивают забег. Впереди парень из русских. Он бледен, челюсти его плотно сжаты, у всех других, как у щук, выброшенных на берег, широко раскрыты черные пасти.

; Этот парень хитрый, ; слышу я за спиной. ; Он носовой платок в рот засунул, чтобы дыхалки хватило.

И, правда, этот парень, прибежав первым, выдернул изо рта тряпку. Вот теперь я думаю, не заткни он себе рот, так на круг бы обошёл всех. Но и так здорово!

Проходя мимо соревнующихся в прыжках в высоту, Володька разбежался коротко и перепрыгнул через планку, как был: в костюме, шляпе и с тросточкой в руках. А эту высоту никто не мог взять даже в одних подштанниках. Ответственный за этот участок кинулся со всех ног за Володькой, убеждая его, что без шляпы и тросточки он займёт первое место и получит приз. Володька на это и ухом не повёл.

На выходе из импровизированного стадиона ловким ударом тросточки он выбил трубку изо рта старой бурятки. На мой немой вопрос: «Зачем ты это?» он ответил:
; Терпеть не могу, когда дамы курят трубку, да ещё в общественном месте!

Дальнего родственника, приехавшего из таёжной деревни и прилегшего отдохнуть, он разрисовал чернилами и красками так, как разрисовывают себя индейцы перед кровопролитной и долгой войной. Проснувшись, тот долго бродил в таком виде по двору, привлекая внимание людей своим необыкновенным видом, а потом гонялся с колом за Володькой.

Проколов аккуратненько с двух сторон куриное яйцо, Володька высасывал содержимое яйца, потом тщательно заполнял его водой, заклеивал дырочки, складывал в общую кучку, предназначенную для продажи Макареичихой. Финал печальный ; Макареичиху с её бутафорными яйцами с позором изгнали с рынка.

Нарядившись девицей, Володька нахально приставал на базаре к деревенскому парню. Испугавшись, тот убежал в ночь в свою деревню, так и не купив штанов, за которыми приезжал. Володька посоветовал мне крутануть хвост бычку, на котором я ехал верхом и который, заупрямившись, остановился в луже под окном Володькиного дома. Я незамедлительно воспользовался его советом и оказался лежащим в луже.

; Володя, кем ты хочешь быть? ; спросила как-то его моя мама. ; Почему ты не ходишь в школу?
; Я буду режиссёром, ; ответил он вполне серьёзно.
; А что это такое? ; спросила мама, не зная значения этого слова. ; Буду кино снимать. Снял ли Володька кино, я не знаю, хотелось бы, чтобы так и было. Только Володьку, когда ему исполнилось восемнадцать, за тунеядство сослали на Север. В Сибирь ссылали южан и западников, сибиряков ; на Север, а вот, интересно, куда ссылали с Севера? Не сгоняли же совсем с Земли? И вот теперь мама поведала страшную весть о возможной гибели моего дружка. Как хотелось, чтобы эти слухи так и остались слухами. Моим братикам семь, пять и три года, сестрёнке уже девять. Они не отходят от меня, трутся у ног, как котята. В первое же утро из моих часов, купленных в курсантскую складчину, куда-то пропала заводная головка, дети признались, что держали часы в руках только и всего. Нашлась головка совсем не там, где её искали. Было время сенокоса, и мой приезд был кстати. Я с неделю махал косой с утра до вечера, обкашивая кусты на делянках. Загорел, как не загорают и на южном море. Загар ровный, красивый и силушки прибавилось. Дома мама, отец, глазастые детишки. Хорошо! ; Витя, ; как-то обратилась ко мне мама, ; ты бы сходил на Тургеневку. Там тебя ждут. Путь в пятнадцать километров через горушку. Кругом лес. Птички щебечут, посвистывают бурундучки, высоко в небе коршун парит. Яркое-яркое солнце. Дорога в выбоинах, в вымытых вешними водами корневищах…Во время войны по этой дороге мы таким же светлым днём ехали с мамой к дедушке. Старая кляча, фыркая, мотая хвостом, тянула телегу. Колёса стучали на обнажённых кореньях, потряхивало телегу, и было на душе тепло и благостно…На этой дороге умер мой братишка… Пока бабушка варила картошку, ; такой вкусной картошки, как у бабушки, я нигде больше не ел, ; пока накрывала на стол, дедушка расспрашивал о моей службе. Когда на столе были картошка, сало, капуста, простокваша, хлеб и лук, дед поставил бутылку седого первача. ; Дед, я не пью, ; заявил я, верный присяге. ; Мне нельзя. ; Болиишь, чи шо? ; Не болею, но не хочу. ; Чому? ; Просто так. ; Ни, ты вже солдат, тоби потрибно питы. Дед наливает себе и мне по гранёному стакану первача. Я одолел в несколько приёмов, а потом всю ночь бегал в огород. Стойкий иммунитет приобрёл лет на двадцать. От одного вида или запаха самогона все эти годы меня мутило, как последнего алкаша. В дом к деду приходили соседи, они узнавали и не узнавали во мне того черноголового мальчишку, который наезжал временами в «хохляцкую» деревню из русской, «чалдонской». Деревня деда, Тургеневка, вся из переселенцев, в основном из Гродненской и Брестской областей, была основана в 1909 году, может быть, годом раньше, годом позже. Чужаков, как то: чалдонов, бурят, татар…в этой деревне не было, им туда был заказан путь. Женились, выходили замуж в своей деревне, или делали набеги за невестами в такие же, белорусские, деревни, отстоящие от Тургеневки на три-пять километров. Всего таких деревень было четыре или пять. Четыре я точно знаю. Это Тургеневка, Толстовка, ; деревня моего деда по отцу, ; Васильевское и Лиденское. Названия давал, очевидно, какой-то любитель или знаток литературы, по имени писателей и назвали их. Кроме Лиденского. Это название, наверное, привезли с собой из Белоруссии жители, причастные к городку Лида, есть такой в западной части страны. Местные этнографы пытаются сейчас толковать название Тургеневки, связывая его с именем зажиточного бурята тех лет ; Тургена. Убеждён, что это не так. Не было у переселенцев большой любви к бурятам, как и у бурят к переселенцам, и, естественно, не мог стоять вопрос о названии деревень именами ничем не примечательных, а даже чуждых, хотя бы по религии, соседей. Что там говорить о чужаках, если меня, родившегося в такой деревеньке, и уехавшего в русское село в четырёхлетнем возрасте, мои сверстники, двоюродные братья и сёстры, не называли иначе, как презрительно ; чалдонюга. И у русских я долго был отщепенцем, только там меня обзывали хохлёнком. Вот такое незавидное положение было у меня с раннего ещё детства. Люди этих деревень любили говорить громко и все сразу. В выборе слов и определений себя не утруждали, спрашивали всё, что их интересовало без всяких дипломатических подходов. И мне какие-то неловкие вопросы задавали, уже и не помню какие. А вот мой младший брат Коля рассказал, как он, закончив военное лётное училище, приехал показаться деду с бабой. Приехал в парадной форме лейтенанта! Красавец! Ждёт завистливых взглядов, деликатных разговоров! А получилось иначе. Забежала соседка, и сразу же бабушке: ; Хто это такий? ; Коля Ганнин! ; с гордостью ответила наша бабка Мартося. Ей было чем гордиться: не многие из деревни получали полное среднее образование, не говоря уже о высшем, тем более военном, да ещё лётном. Таких там не было. ; Гэто той килун? ; удивилась соседка, пропустив мимо ушей восклицание нашей бабушки. Рассказывая это мне, Коля смеялся от души, хотя, говорил он, в то время ему было не до смеха, сидел, как рак, окунутый в кипяток. Действительно, у него была врождённая грыжа, а когда ему исполнилось два годика, сделали операцию и избавили от этого недуга. Соседка деда видела его недостаток, и все двадцать лет держала в памяти для того, чтобы некстати удивиться. У деда была огромная баня, в ней долгое время мылась почти вся деревня. Сам дед был хорошим столяром и плотником, причём с выдумкой. Одно время задумал соорудить «вечный двигатель», который бы крутил безостановочно жернова мельницы. Огромный цилиндрический барабан из тщательно обработанных и пригнанных дощечек лежал во дворе. И когда мы сидели за столом, я спросил деда, для чего ему понадобилось это колесо. Дед ответил, что строит такую машину, которая будет работать без бензина, солярки, ветра, воды. Крутанешь раз, и будет крутиться, пока сам не остановишь. Не вдаваясь в конструкцию этой чудо-машины, я сразу же выпалил, что это невозможно, что многие уже пытались сделать «перпетуум мобиле», только затея их была напрасной. Дед, хитро посмотрев на меня, сказал, что он это уже знает, ему об этом уже рассказал инженер-геолог, который ночевал в его хате. ; Ничего страшного, ; успокоил себя дед, ; пускай не будет всё время крутиться, но долго будет. Крутанул раз и сиди, кури, а она сама будет молоть. Долгое время переселенцы жили надеждами вернуться на свои старые места. В Польщу, как говорили они. Сразу же после войны прошёл слух, что граница с Польшей открыта, и желающие могут туда уехать. Бабушкин брат и ещё несколько человек уезжали на разведку, ходоками. Кстати, ходоками от деревень были мои два прадедушки, по отцу и маме, они выбирали места для деревень в Сибири. Но послевоенные ходоки, уже в обратную сторону, вернулись недовольными: оказалось, их прежние места уже принадлежат не Польше, а советской Белоруссии. А жизнь в Белоруссии, сказали они, «ще гирш, чим в Сибири». Ещё бы! Такая война свалилась на бедные головы страдальца-народа! Столько бед перенести не каждому народу под силу! Не хочу никого обидеть, но, сколько доброты у этого народа, я больше нигде не встречал, а поездил я по свету вдосталь. И это после всех бед и унижений! Отпуск пролетел быстро. На окраину села, где проще было перехватить попутку, отвёз меня на своём мотоцикле Илья Козуб, паренёк чуть старше меня, тракторист, мы с ним когда-то работали на одном тракторе, только в разные смены. Илья примечателен был врождённым патриотизмом. Казалось бы, с чего ему быть таким ярым, предельно ортодоксальным патриотом, с его-то трёхклассным образованием, ; привилегией многих мальчишек военной поры, ; курсами тракториста, с деревянной избушкой под замшелой тесовой крышей? Что ещё могла дать ему Родина, которую он так защищал? Вот тут-то и отличие тех Илюш от зажиревших нынешних обывателей, которым тогда хорошо, когда полон живот, когда им дают. Илюша был из породы людей, у которых идеи Братства, Равенства, Чести, Совести, Справедливости укладывались в сознании как чистейшая правда жизни, за которую надо бороться, не щадя живота своего. Илюша жил в таком государстве, где проповедовались эти идеи, и он хотел, чтобы его страна была ещё лучше, он вкалывал в полную силу ради этого, меньше всего думая о себе. Он ловко рифмовал слова, правда, не всегда они были литературные, но это уже другой вопрос. Сочинил ли Илюша хотя бы одну приличную для слуха частушку, не знаю, если нет, тогда зачем Бог наделял его таким талантом? …Перед выпуском побывал на войсковой стажировке на Дальнем Востоке. Село Черниговка, недалеко от Владивостока. Авиационный разведывательный полк, самолёты Ил-28Р. Желание летать усилилось при виде взлетающих и приземляющихся самолётов, рокот турбин будоражил моё воображение. ; Хочешь прокатиться? ; спросил меня стрелок-радист, заметив, очевидно, мой тоскливый взгляд, провожающий в небо очередной самолёт. ; Конечно, ; ответил я, не веря в возможность такого случая. ; Перед вылетом залазь в мою кабину и тихо сиди там, ; сказал стрелок-радист. Я верил и не верил ему. Это могла быть очередная хохма, какими славятся авиационные люди. Особенно покупаются новички и наивные. То кого-то посылают с ведром на склад за компрессией, то укладывают под самолёт, туда, где объектив огромного фотоаппарата, и заставляют улыбаться, чтобы красивой была физиономия желающего отправить фотографии родным и любимым…Кого-то в бомболюке закрывают, и тот считает, что летит, только потому, что двигатели ревут… Но мой стрелок говорил правду. Улучив момент, я вскочил в его кабину, прижался к бортику, немного погодя, влез туда же стрелок, заработали двигатели, и мы покатились по полю…Короткий разбег и мы оторвались от полосы. Прижимает к борту. Неудобно сидеть, но это ли главное. Главное, что я в воздухе, я лечу, лечу в первый раз, лечу на боевом самолёте! Пролетают серые клочки облаков. Земли не видно. Зудит корпус самолёта. Радист стучит ключом, с кем-то переговаривается по рации. Мы уже высоко над облаками, облака, как всклокоченное ватное одеяло, расстеленное на всём видимом пространстве. И так все сорок минут полёта. ; Идём на посадку! ; крикнул мне в ухо стрелок. ; Упрись ногами и руками покрепче! Стук колёс о бетон полосы, покачивание и тряска заруливающего на стоянку самолёта. Полёт окончен. ; Ну, как? ; спросил уже на земле стрелок. ; Здорово! ; не захотел я огорчать его. Мне не очень понравилось сидеть в закутке и лететь задом наперёд. Вот если бы самому держаться за штурвал! Дней за десять до окончания стажировки, лётчик допустил оплошность при посадке и разбил мой самолёт. Прогрессирующий «козёл». После нескольких касаний с полосой самолёт взмыл, накренился и сильно ударился о землю. По пути его прыжков отваливались стойки, крылья, турельная установка стрелка…Когда мы добежали до самолёта, то «скорая» уже отвезла экипаж, а пожарники заливали двигатели пеной. На стёклах лётчика и штурмана размазана кровь. Слава богу, все остались живы. Волею случая, с одним из экипажа, штурманом, мне довелось ещё раз встретиться через много лет и уже далеко от тех мест, в Казахстане. Штурман был списан с лётной работы и исполнял обязанности начальника штаба отдельной вертолётной эскадрильи. В седом подполковнике трудно было узнать того, молодого, старшего лейтенанта. Сданы все экзамены. Мы ждём приказов министра обороны о присвоении нам офицерских званий и назначении на должность. Массовая должность ; техник самолёта, редко другие. Главное ; место, где предстоит продолжать службу. Это всегда было покрыто неизвестностью. От Дальнего Востока до Германии, от Заполярья до Кушки ; в этом огромном пространстве где-то есть маленькая точка, куда тебя направят рукой судьбы твои начальники. Хорошо ли плохо там, тебя не должно интересовать. Один интерес у тебя должен быть, одна забота ; укрепление обороноспособности страны, повышение боеготовности полка. Мой первый полк ; 42-й Гвардейский истребительный авиационный полк. Самолёт ; МиГ-17. Место базирования ; Польша, городишко Жагань. Командир полка ; полковник Клименко. Командир дивизии ; Дважды Герой Советского Союза полковник Глинка. Инженер полка ; подполковник Карачун, вылитый цыган. Тоже прошёл через войну. В этот полк прибыло из нашего училища человек двадцать. Ехали мы через Москву, там нам выдали и загранпаспорта. Там мы воочию убедились, как велика Москва. Многолюдье и суета везде и всегда. Боясь потеряться, мы ездили на метро и такси. Один таксист удивил нас. ; Я Берию возил, ; сказал он просто так. ; Ну, и как? ; спросил самый бойкий из нас. ; Нормальный мужик. ; Тогда почему…? ; Портфель не поделили. Эти слова таксиста запали мне в голову, и я задумался: всему ли, всем ли можно и надо верить? В Бресте сели в хлипкие польские вагоны, и с визгом, скрежетом, боязнью опрокинуться, помчались по польской земле. С любопытством мы глядели в окна, надеясь увидеть что-то сверхъестественное. И кое-что бросилось в глаза: зелёная трава, лужи. На улице декабрь, в Сибири было, когда я уезжал, ниже сорока, а тут зелёная трава! Да и люди не такие, и обличьем и одеждой отличаются. И запах промозглого воздуха совсем не такой, как в России. Здесь запах старой Европы, с её чадящими антрацитом печными и заводскими трубами. В Сибири дровяной запах дыма, не сравнимый ни с каким другим. Ночевали в военной гостинице, в Легнице ; центре Северной Группы Войск. Утром, непривычно для слуха, зазвучал колокол. Я подошёл к окну, и увидел вереницу людей, идущих по дороге в костёл. Шли целыми семьями, шли пожилые и совсем юные, шли, что меня удивило больше всего, солдаты и офицеры. Офицеры с жёнами и детьми. Солдаты по два-три человека. А я-то был убеждён, что религия ; это опиум для человека. Неужели они этого не понимают и не знают? В штабе Группы нам прочитали лекцию о правилах поведения советского офицера в Польской Народной Республике, рассказали об особенностях государственного и экономического уклада государства. Оказывается, не хотят крестьяне вступать в кооперативы, похожие на наши колхозы, и в промышленности у них не здорово. Бедное, в общем, государство. Советский Союз оказывает большую помощь и впредь не отказывается помогать, в этом есть необходимость, так как соседствуем с НАТО, оно тут рядом, под боком, ждёт момента для нападения…Предупредили, чего надо опасаться, чего не допускать. Связи с польскими женщинами? Ни в коем случае! Будете отправлены в Союз в течение двадцати четырёх часов. Такие случаи уже были. Не советуем повторять чужие ошибки, иначе ; на всей военной карьере крест! В полк прибыли ранним, туманным и дождливым, утром. Дождь стучал по брезенту бортовой машины, на которой дежурный офицер приехал за нами. Сильный ветер порывами захлёстывал края брезента. Мрачно, серо, уныло. И общежитие холодное, неуютное. Оно прямо над ангаром, в котором стоят наши самолёты. Во время войны там стояли немецкие. В общежитии уже есть жильцы, такие же выпускники, только из Вольского училища. Они уже неделю здесь живут. Видя наши кислые физиономии, пустились рассказывать, как хорошо здесь. Аэродром рядом с городом, можно ходить в город пешком, тем более что там наш госпиталь, и девочек хорошеньких видимо-невидимо, в это воскресенье в Доме офицеров молодёжи было ; не протолкнуть. Мы уже все перезнакомились, и вам, вот увидите, здесь понравится! Нам с вами очень повезло! Я вспоминаю тех наших первых успокоителей, и думаю, как велика Россия и как щедра она добротой. Забылись многие имена и фамилии, но в памяти зафиксировались молодые, симпатичные лица. Кого-то помню по именам…Быховцев Юра, Орехов Валера, Терехов Лёша, заядлый волейболист, он сутками мог лупить по мячу, весельчак Жерневский Гена, голубоглазый волжанин, добряк и красавец Саша Феоктистов, маленький Саша Арзямов в своей необыкновенно красивой каракулевой шапке. Очень серьёзный Гена Якунин, прошёл потом через Афган, закончил службу начальником Харьковского авиационного училища, генерал… В полку много фронтовиков. Наш комэск из них. По младости лет захватил он войну краем и всё же успел показать себя. У него на счету один сбитый, немецкий, и один разбитый, свой. Фифти-фифти своего рода. Как командир он был не очень, как человек ; прелесть! За всю свою службу никого не наказал, а если приходилось журить кого-то, то прежде сам краснел, как девица. Командовал эскадрильей при построении примерно так: ; Ну, вы там! Станьте как-нибудь, что ли. По этому, как его, ланжиру (ранжиру). В связи с этим были и комические ситуации. Как-то мы «сдавали» кросс, везде были выставлены посты контроля. Бежать надо, а не хочется. И тут, как на грех, подвернулась польская бортовая машина. Кто-то махнул рукой, машина замедлила ход, и мы все оказались в кузове. Кроме командира. Командир бежал за машиной в полном одиночестве и стыдил нас. ; Бессовестные! Как вам не стыдно! Слезьте сейчас же! Все, как оглохли. Чтобы не видеть несчастного командира, постепенно отстающего от машины, никто не смотрел в его сторону. ; Руку бы подали, бессовестные, ; наконец сдался он. И тогда дюжина рук подхватила и втянула командира в кузов. Тот проезд нам не засчитали пробегом, а комэска даже наказал командир полка. В дивизии и Армии служили Дважды Герои Советского Союза Глинка, Брандыс, Беда, необыкновенной скромности были люди. Никакого чванства, величия. Обыкновенные люди. Как-то на комсомольском собрании попросили присутствующего комдива рассказать о своих боевых делах, он засмущался, покраснел и сказал: ; Ну, воевал. Как все воевал. Может быть, чуть больше везло. Вот и весь его рассказ! Это потом уже, когда на смену скромным, порядочным, настоящим Героям пришли молодые, пробивные, сверхэнергичные командиры, и обстановка в частях менялась. Не всегда в лучшую сторону. Первая катастрофа случилась этой же зимой. Во время посадки мощный снежный заряд накрыл «спарку», пилотируемую командиром полка, полковником Клименко, и лётчиком, старшим лейтенантом Портачёвым. Оранжевое пламя осветило угол ночного аэродрома, и наступила мгновенная тишина. Всем стало понятно, что случилось непоправимое. Чёрная туча надолго повисла над гарнизоном. Никто не смеялся, не слышалось музыки и песен, даже кино не крутили. Простился полк с командиром и лётчиком, и их тела, запаянные в цинк, отправили на родину. Через год опять катастрофа, опять разбилась «спарка». Отказ двигателя. При попытке посадить самолёт на поле аэродрома, лётчики «перетянули» ручку из-за боязни столкнуться с одинокой берёзой, самолёт вышел на большие углы, потерял скорость и перевернулся… Погибли комэск, прибывший в полк по замене, и Жигалов Валерий. Комэска мы не успели узнать, а с Валерой знакомы с первых дней в полку. Отличный парень. Его улыбающееся доброй улыбкой лицо стоит перед моими глазами, я отчётливо помню каждую его чёрточку лица, тембр голоса. За долгую службу много мне приходилось видеть слёз жён и матерей, слышать их плачь, но как плакала жена Валеры, я не забуду никогда. Она не убивалась, не рвала волосы, не кричала истошно. Она тихо, бесслёзно, шептала. И в её словах, как в печальном рассказе, не скрываемая боль, боль утраты самого дорогого человека. Жизнь её до встречи с Валерой была сложной, трудной, он помог ей стать на ноги и распрямиться, он был с этих пор ей всем. «Только с тобой я поняла, что такое жизнь, ; тихо говорила она, глядя на гроб и крепко прижимая к груди двухлетнего сынишку. ; И вот я опять одна. Не успела сказать тебе слов благодарности, самых лучших слов…» На учениях разбивается боевой самолёт… По гарнизону поползли нехорошие слухи. Исходили они от жён лётчиков, они обвиняли техников в плохой подготовке самолётов к полётам. Хотя ни в одном случае комиссиями не было сказано об этом и слова, тем не менее, слухи ширились, заполняли каждый уголок пространства. Возникали стычки. В ответ на упрёки, жёны техников говорили жёнам лётчиков, что их мужья не умеют летать, и из-за этого страдают совершенно невинные люди. Командование и политотдел старались погасить раздор и в чём-то преуспели, только однажды брошенное необдуманное слово разделило общество на две части, посеяло недоверие и неприязнь. Через год инженер эскадрильи предложил мне поступать в академию. Я отказался. Причина проста: за границей мы получали в два раза больше, чем в Союзе. И дело совсем не в том, что я был жаден до денег, этот недостаток мне не присущ, а мне крайне необходимо было вывести хотя бы частично из нищеты отца, мать, братьев и сестёр. По аттестату я переводил им деньги, покупал одежду и пересылал посылками. ; После будет сложнее, ; предупредил меня инженер. И всё равно я отказался. Каждый отпуск вырывал кого-то из общества холостяков, общежитие опустело. В Дом офицеров, «Дом последних надежд», как прозвали его остряки, перестали приезжать на танцы девушки из госпиталя, и вечера стали невозможно скучными. Однажды там я заметил на себе пристальный взгляд незнакомой мне девушки, она чем-то неуловимым отличалась от других. И одета, вроде, как все, причёска только вот другая да очень уж внимательные глаза… Не дождавшись конца вечера, я вышел из здания, и остановился в раздумье, куда же повернуть стопы: во мрак, в серость, в общежитие, или к девочкам в общежитие. У них лучше, веселее, но не каждый же день отираться там. Если бы Катя не уехала, можно было навестить её. Катя ; официантка лётной столовой соседнего полка. Красно-рыжие волосы густы и волнисты, серо-зелёные глаза огромны и ласковы, личико миловидно, точёная фигурка, по годам мы почти равные: ей девятнадцать, мне двадцать один. Мы счастливы, когда вместе, обходимся без слёз, без закатывания глазок, без вздохов и ненужных признаний в любви. Я скучал без неё, я ждал встречи, но мне почему-то не приходило в голову связать свою судьбу с её судьбой, что-то всё же мешало. А теперь нет её, и у меня как душу вынули.

; Dlaczego pan nie tanczyc? (Почему не танцуете?) ; послышалось рядом. Голос был неожиданным, я вздрогнул. Рядом стояла незнакомка. Она улыбалась сдержано, и взгляд был полон тайн. Я улыбнулся в ответ:

; Nie chce mi sie. (Не хочется).

Мы говорили, прислушиваясь к словам и интонации, старались понять друг друга правильно. Смеялись, когда, наконец, удавалось расшифровать сказанное, долго непонимаемое, слово или предложение. Я узнал, что Ядя, так звали мою совсем не случайную собеседницу,

http://www.proza.ru/2010/02/06/736

Кирпиченко Виталий Яковлевич, ИВАТУ 1957 год

Подписка на новости Иватушники.РУ



Это статья ИВАТУШНИКИ.RU
http://ivatushniki.ru

URL этой статьи:
http://ivatushniki.ru/modules.php?name=News&file=article&sid=464